Неточные совпадения
Простаков. То правда, братец:
весь околоток говорит, что ты мастерски оброк
собираешь.
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало
все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли
собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Собрав последние усилия и истощив
весь запас мусора, жители принялись за строительный материал и разом двинули в реку целую массу его.
— Погоди. И ежели
все люди"в раю"в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и,
собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Предвидя конечную гибель, она решилась умереть геройскою смертью и,
собрав награбленные в казне деньги, в виду
всех взлетела на воздух вместе с казначеем и бухгалтером.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю,
собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти
все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
— Ну, Костя, теперь надо решить, — сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить
всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он,
собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь, что ты не изъявишь согласия.
Он понял это и по тому, что видел, и более
всего по лицу Анны, которая, он знал,
собрала свои последние силы, чтобы выдерживать взятую на себя роль.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты,
собрала ноты и, простившись со
всеми, собралась уходить.
Несмотря на то, что его художественное чувство не переставая работало,
собирая себе материал, несмотря на то, что он чувствовал
всё большее и большее волнение оттого, что приближалась минута суждений о его работе, он быстро и тонко из незаметных признаков составлял себе понятие об этих трех лицах.
На сцене певица, блестя обнаженными плечами и бриллиантами, нагибаясь и улыбаясь,
собирала с помощью тенора, державшего ее за руку, неловко перелетавшие через рампу букеты и подходила к господину с рядом по середине блестевших помадой волос, тянувшемуся длинными руками через рампу с какою-то вещью, — и
вся публика в партере, как и в ложах, суетилась, тянулась вперед, кричала и хлопала.
— Пойду теперь независимо от
всех собирать грибы, а то мои приобретения незаметны, — сказал он и пошел один с опушки леса, где они ходили по шелковистой низкой траве между редкими старыми березами, в середину леса, где между белыми березовыми стволами серели стволы осины и темнели кусты орешника.
— Ваше сиятельство, позвольте мне вам дать свое мнение:
соберите их
всех, дайте им знать, что вам
все известно, и представьте им ваше собственное положение точно таким самым образом, как вы его изволили изобразить сейчас передо мной, и спросите у них совета: что <бы> из них каждый сделал на вашем положении?
Прежде, покамест был помоложе, так мне казалось, что
все дело в деньгах, что если бы мне в руки сотни тысяч, я бы осчастливил множество: помог бы бедным художникам, завел бы библиотеки, полезные заведения,
собрал бы коллекции.
— Да нет пятнадцати тысяч! Десять у меня
всего теперь. Дайте
соберу.
Все огорченья и преграды, какие только воздвигаются человеку на пути его,
все искушенья и соблазны, ему предстоящие,
собирал он перед ними во
всей наготе, не скрывая ничего.
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня
собиралаДля Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне
собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я
все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но
собрал старый
весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Но Тарас
все старался и силился
собрать свои мысли и припомнить бывшее.
Низкорослый полковник ударил сбор и велел выкинуть восемь малеванных знамен, чтобы
собрать своих, рассыпавшихся далеко по
всему полю.
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее
все теперь бросили, то она возьмет детей и пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги
собирать, и каждый день под окно к генералу ходить…
Лариса. Я ослепла, я
все чувства потеряла, да и рада. Давно уж точно во сне
все вижу, что кругом меня происходит. Нет, уехать надо, вырваться отсюда. Я стану приставать к Юлию Капитонычу. Скоро и лето пройдет, а я хочу гулять по лесам,
собирать ягоды, грибы…
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь
собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже
все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже
собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал
все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести
все слова,
все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее
всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра,
собирая угли в корзинку.
— Всякий понимает, что лучше быть извозчиком, а не лошадью, — торопливо истекал он словами, прижимаясь к Самгину. — Но — зачем же на оружие деньги
собирать, вот — не понимаю! С кем воевать, если разрешено соединение
всех сословий?
Лютов немедленно превратился в шута, запрыгал, завизжал, заговорил со
всеми сразу; потом,
собрав у рояля гостей и дергая пальцами свой кадык, гнусным голосом запел на мотив «Дубинушки», подражая интонации Шаляпина...
В изображении Дронова город был населен людями, которые, единодушно творя всяческую скверну, так же единодушно следят друг за другом в целях взаимного предательства, а Иван Дронов подсматривает за
всеми,
собирая бесконечный материал для доноса кому-то на
всех людей.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством
всех церквей, шли за город, в поле — провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во
всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по
всем домам каждого прихода,
собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
— Идем ко мне обедать. Выпьем. Надо, брат, пить. Мы — люди серьезные, нам надобно пить на
все средства четырех пятых души. Полной душою жить на Руси —
всеми строго воспрещается.
Всеми — полицией, попами, поэтами, прозаиками. А когда пропьем четыре пятых — будем порнографические картинки
собирать и друг другу похабные анекдоты из русской истории рассказывать. Вот — наш проспект жизни.
Вот он кончил наслаждаться телятиной, аккуратно, как парижанин,
собрал с тарелки остатки соуса куском хлеба, отправил в рот, проглотил, запил вином, благодарно пошлепал ладонями по щекам своим.
Все это почти не мешало ему извергать звонкие словечки, и можно было думать, что пища, попадая в его желудок, тотчас же переваривается в слова. Откинув плечи на спинку стула, сунув руки в карманы брюк, он говорил...
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как
все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным
собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это
все ему в голову не пришло!
Несколько человек заменяли ей толпу; то что другой
соберет со многих встреч, в многие годы и во многих местах, — давалось ей в двух, трех уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти, шести лиц, представлявших для нее
весь людской мир, и в промежуток нескольких лет, с тех пор, как понятия у ней созрели и сложились в более или менее определенный взгляд.
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына:
всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у
всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и
все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Но она
все нейдет. Его взяло зло, он
собрал рисунки и только хотел унести опять к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах, в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками. Сзади шел тот же кадет, с веером и складным стулом.
Здесь
все мешает ему. Вон издали доносится до него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди тишины в огороде и саду; потом слышно, как она беспечно прервала пение и тем же тоном, каким пела, приказывает из окна Матрене
собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в толпе соседних детей.
Накануне отъезда, в комнате у Райского, развешано и разложено было платье, белье, обувь и другие вещи, а стол загроможден был портфелями, рисунками, тетрадями, которые он готовился взять с собой. В два-три последние дня перед отъездом он
собрал и пересмотрел опять
все свои литературные материалы и, между прочим, отобранные им из программы романа те листки, где набросаны были заметки о Вере.
—
Собрать бы со
всех государств армии, да и пойти, как на покойного Бонапарта… Тогда был Священный союз…
Скажут, глупо так жить: зачем не иметь отеля, открытого дома, не
собирать общества, не иметь влияния, не жениться? Но чем же станет тогда Ротшильд? Он станет как
все.
Вся прелесть «идеи» исчезнет,
вся нравственная сила ее. Я еще в детстве выучил наизусть монолог Скупого рыцаря у Пушкина; выше этого, по идее, Пушкин ничего не производил! Тех же мыслей я и теперь.
О сударь, когда дружба
собирает за столом супругу, детей, сестер, друзей, когда живая радость воспламеняет мое сердце, — скажите мне, сударь: есть ли большее счастье, чем то, которым
все наслаждаются?
Ныне без сытости
собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо
все мои,
все родные,
всех приобрел,
всех до единого купил!
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или
собирали картофель, капусту и проч. Над
всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Стали
всех их
собирать в один угол судна, на шкафут, чтоб они не бродили везде; старик усердно помогал в этом.
Я думаю, их
собрали со
всего города.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они,
собрать на совет
всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
И мыслью пробежав по
всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что
всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они
собирали с народа.
— Своего?! — с презрительной усмешкой сказал старик. — У меня земли на 3 души, а нынче
всего 8 копен
собрали, — до Рожества не хватило.
Собрать и продать посеянный хлеб, распродать инвентарь и ненужные постройки —
всё это должен был сделать управляющий уже после него.
— Это
всё возможно, на завтра
соберу, — сказал приказчик и еще радостнее улыбнулся.